124 года назад известный российский журналист узнал, что такое Астрахань (часть 2)
Продолжаем делиться впечатлениями от посещения Астраханской губернии известного российского журналиста и политика рубежа 19-20 веков Павла Крушевана. Начало публикации в 1-й части — здесь.
Впереди предстоит еще одна пересадка, за Бирючьей косой, у двенадцатифутовой станции. Это почти в ста верстах от Астрахани, в открытом море. Морские гиганты не подходят к городу: устье Волги слишком мелко.
Посмотреть Астрахань так и не успеваем: достопримечательностей особенных нет; но, говорят, очень интересен караван-сарай — типичное азиатское торжище, на котором восток щеголяет своими шелками, коврами и воздушными кашемировыми платками.
Против пристани — стройная аллея тополей, посаженная вдоль набережной Варвациева канала. Здесь, в глубине этой аллеи, домик Петра Великого с двумя шлюпками, на которых он когда-то катался. Тут было адмиралтейство и док, но вследствие обмеления Волги они переведены в 1868 г. в Баку.
В хаосе и давке, лавируя между тюков и ящиков, которые персы тащат по сходням, кое-как перебираемся на пароход. Персы здоровые и сильные. Почти обнаженные мускулистые бронзовые бюсты, круглые головы с вылитыми из бронзы чертами и кроткими лицами, по которым струится пот, — напоминают почему-то рабов-невольников древнего мира и будят в памяти какую-то забытую библейскую картину из жизни востока. Такими должны были быть прикованные цепями к триремам и римским галерам гребцы-невольники. Работают они удивительно быстро, перетаскивая на могучих плечах, точно вьючные животные, груды ящиков и тюков и почти исчезая под ними; только и видишь пару ног, то босых, то в туфлях, да индиговые панталоны.
Палубной публики масса. Здесь и малороссы-переселенцы, что ехали с нами, и артель турков-рабочих, и артель персов. Переселенцы едут в Петровск, турки и персы — в Энзели и Ленкорань. Кавказцы — кто в Петровск, кто в Дербент или Баку.
Классных пассажиров тоже очень много. Над рубкой, на капитанской площадке, растянут брезентовый навес. Там укрылась от жгучих солнечных лучей рублика. К волжским пассажирам прибавилось много новых. Есть красивые смуглые греки и итальянцы из Одессы, есть какие-то кавказские милиционеры в тонких верблюжьих черкесках, с патронными гнездами («газырями») на груди и в черных с позументами шапочках, есть и три англичанина-туриста, типичные сыны Альбиона, которые сразу выдают себя и клетчатыми легкими костюмами, и шлемами с широкими лентами, и прозрачно-румяными, с рыжеватой растительностью, лицами, и своей англо-саксонской невозмутимостью. Рядом с ними два офицера… <…>
Одиннадцатый час. Рев гудка. С пристани и парохода машут платками, перекликаются и кланяются. Конторка, толпа, берег и пирамидальные тополя отодвигаются.
Волга колышется, отливая перламутром и радугой. Это мазут, покрывающий реку сплошной перламутровой пленкой.
Вдоль берега опять нескончаемая флотилия, опять пирамиды хлопка, горы железа и нефтяные цистерны Нобеля, Шибаева и Тер-Акопова. Над ними вырисовываются черные леса в виде не то башни, не то трехэтажной клетки с колесом; это туземная водокачка, с которой разливается вода по арыкам.
Панорама Астрахани разворачивается и уходит назад. мимо Кремля с его башнями будто проплыла какая-то церковь, за ней надвинулась мечеть, ее заслонил величественный белый собор с пятью куполами, под ним выросла громада зданий и окружила его тесными рядами, потом они исчезли за лесом мачт.
Вода становится все спокойнее и глаже. Еще поворот — и сразу вдоль рукава, по которому будто прокрадывается пароход, вырастают шпалеры зеленого камыша с золотыми щеточками верхушек. камыш расстилается словно степь, скрывая десятки рукавов, расползающихся в нем. Мы только видим белые паруса рыбачьих шкун, которые скользят, чуть надувшись, в этих рукавах. Они кажутся крыльями белых мотыльков в зеленом газоне.
Справа из камыша вдруг вырастает великорусская деревня с тесовыми стенами, камышовыми крышами и синей церковью. Слышен праздничный звон колоколов. Дальше показывается рыбачья ватага, в одном из рукавов закидывают двухверстный невод. Рыба, спугнутая пароходом, то и дело плещется. Говорят — весной, когда река заливает острова, здесь творится что-то невообразимое. Сразу слетаются со всех концов Волги и Каспия рыбачьи ватаги — тысяч шестьдесят-семьдесят рыбаков, целый губернский город или четыре-пять армейских корпусов; и вся эта масса народа запруживает сетями двухсотверстное устье Волги, нещадно и коварно вылавливая обитателей реки как раз в любовную пору. Лососи, севрюги, осетры, громадные белуги. стерляди — все это гибнет в расставленной человеком западне. Но больше всего достается селедочным обитателям Волги. Их вылавливают свыше двухсот миллионов. Побережье и острова, не затопленные рекой, забаррикадированы бочками, горами соли, затянуты паутиной сетей. Воздух на сотни верст пропитывается запахом рыбы и соли. Даже и теперь в нем есть что-то напоминающее закусочный стол с балыками и селедкой.
Михаил Пулин
