Борис Кустодиев: У меня и душа-то по природе Астраханка
В Фейсбуке рассказали, почему астраханский аэропорт стоит назвать именем известного художника.
Не так давно в среде астраханских интернет-пользователей стали появляться рассуждения по теме выбора имени для аэропорта Нариманово. Наравне с еще 44 авиаузлами нашей страны он участвует в проекте «Великие имена России», в ходе которого население выберет имена самых достойных соотечественников, которыми станут именовать аэропорты. Специально для наших читателей мы публикуем с небольшими сокращениями один из постов на эту тему.
Мне тоже поначалу этот опрос показался странным. Хотелось оценить ситуацию цинично и трезво. Количество претендентов сначала было где-то в районе двадцати. Образ должен быть узнаваемым, позитивным и ассоциироваться с Астраханью. Учитывая, что аэропорт все же является средством сообщения между странами, желательно, чтобы и за рубежом его хоть как-то знали, а еще его имя не ломало глаза, будучи отображенным латинскими буквами.
Порылась в количестве запросов на ту или иную фамилию на отечественных просторах интернета. Круг сузился. Что больше весит — то, что человек придумал слово «летчик»? А может, мы возьмем совершившего подвиги героя войны или благодетеля и мецената нашего города? Обнаружив со своим математическим подходом, что по количеству запросов, ссылок лидирует Борис Кустодиев, лишь удовлетворенно хмыкнула — ну и вот и нормально. Во всем мире знают эту фамилию, он астраханец. У нас есть замечательный дом-музей Кустодиева. Если он художник, то логично оформить и раскрутить тему соответствующего оформления аэропорта в его стиле и прочее. А кто не слышал его знаменитую фразу, что …»у меня и душа-то по природе Астраханка»?!
И помнила я про эти цифры ровно до того момента, пока не провалилась в чтение его писем и мемуаров его близких. Вместо популярного художника, изображающего полнотелых самодовольных полулубочных красавиц, предстал человек. Он среднего роста, подвижен, элегантен, ласков, с добрым чувством юмора. Русые, очень мягкие, негустые волосы, небольшая бородка, усы. Глаза проницательные, светло-карие, с коричневыми крапинками. Он забавно говорит — «по-астрахански» с упором на а, я: часы, пятно, по поводу чего над ним подтрунивают друзья. Иногда облизывает кисточку, когда рисует. У него удивительной красоты руки, единственное — большой палец левой руки немного кривой: в детстве в Астрахани колесом колодца искалечило ему палец. Он много и часто рисует свою семью. Как-то по «чеховски» любит животных и радуется проявлению их ума. Свою любимую жену называет котик и детка. Обожает друзей, их дом часто полон гостей. Много трудится, подтрунивает над засыпающими натурщицами (энергично свистит, чтобы их взбудоражить), прилежно зарисовывает в анатомическом зале «шмертную шкелету». Взлет его карьеры головокружителен, но тем трагичнее были перемены.
В 1908 г. он пишет картину «Богоматерь». В начале работы для младенца позировал его маленький сын: «… я успел зарисовать его голову и ножки, а через неделю он у нас умер — это была ужасная для нас потеря, и Вы можете представить себе, с каким чувством я доканчивал картину и как она мне дорога». Спустя два года он уже признан не только в России, но и за рубежом, награды сыпятся одна за другой. В этот же период симптомы болезни, которые были поначалу эпизодическими, стали нарастать. В письмах он пишет, что «подлая рука» болит день ото дня все сильнее. Врачи предполагают костный туберкулез и рекомендуют лечится солнцем. Он загорает, став абсолютно шоколадного цвета, носит твердый целлулоидовый корсет, как панцирь, от талии до подбородка, в нем и работает, снимая его только на ночь. Болезнь отступила.
В 1912 году уже с женой и детьми едет в Астрахань. Живут у родственниц старушек, пьют чай с кизиловым вареньем, любуются белым ангорским котом, посещают Астраханский собор, где Борис мальчиком пел службу. Фамилия Кустодиев созвучна со старославянским словом «кустодия», что означает стража. Еще ребенком, когда дьякон читал на весь собор: «…И привалили ко гробу господню камень с кустодиею (то есть, стражей)», ему казалось, что все смотрят и знают: это про него!
Затем новый удар — выставлен диагноз опухоль позвоночника и первая операция, после которой всего лишь два года художник чувствовал себя здоровым. Кстати о войне — в 1914 году «… много говорят о войне, а сегодня так здесь циркулируют слухи, что она объявлена». Кустодиев с сожалением пишет, что по своей инвалидности не может идти в защитники отечества, переживает за брата. «Здесь кругом стоит вой и рев бабий — берут запасных, и к довершению всего появилась сибирская язва и мрут лошади, в деревнях всюду и в усадьбе у соседей рядом с нами, а у нас всего только одна лошадь и есть».
В 1916 году он уже на костылях, но из под его кисти продолжают выходить яркие, лучезарные картины. Друзья пишут: «По ночам он кричит от боли, а за утренним завтраком — до отъезда в театр — рассказывает нам с мужем, что его мучит один и тот же кошмар: черные кошки впиваются ему в спину раздирают позвонки.» И вот вторая операция. Профессор Цейдлер, оперирующий Кустодиева вышел сам из операционной к жене и сказал, что возможно, придется перерезать нервы, чтобы добраться до опухоли, нужно решать, что сохранить больному — руки или ноги. Художнику нет 38 лет. Его Юлик, его детка умоляет сохранить руки. «Художник — без рук! Он жить не сможет…». После операции полгода рисует втайне, несмотря на запреты.
Затем случилась революция, которую многие страшились и многие жаждали. Пришли новые времена — «…живем мы здесь неважно, холодно и голодно, все только и говорят кругом о еде да хлебе. Я сижу дома, и, конечно, работаю и работаю, вот и все наши новости. Стосковался по людям, по театру, по музыке — всего этого я лишен». В 1923 году третья по счету операция, под местным наркозом, из-за опасений за сердце. За день до операции Кустодиев пишет: «Сегодня сообщили мне, что на завтра в 2 часа назначена Ферстером операция, и начали меня уже приготовлять к ней. В сущности, приготовлений-то особенных и нет, взял ванну, а теперь… сижу и рисую гримы для «Своих людей». Работать-то скоро, может быть, и не придется, а рисунки пока успею сделать, отошлют же их на этих днях». Перенес и опять начал работать и даже нашел силы открыть для себя новое направление. И опять со своим неизменным чувством юмора пишет: «…Сижу, делаю новую гравюру на линолеуме (новый жанр — новое увлечение, к большому огорчению окружающих меня, ибо всем начинает казаться, что я немного рехнулся — сижу, что-то ковыряю весь день и имею восторженное состояние духа по этому поводу — признаки угрожающие)…».
Мне никогда не попадались на глаза письма, в которых столько пишут о любви. О любви не в смысле объятий или поцелуев. Про любовь к жизни, несмотря на болезни, ужасные боли и прочие невзгоды. Многие отмечали, что видя его обаяние, улыбку, внутреннюю силу — становилось стыдно за недостойные минуты недовольства судьбой, сетований и прямого нытья. На самом деле, абсолютно не важно, назовут аэропорт в честь него или имя Кустодиева присвоят какому-либо учреждению, улице. Важно, чтобы среди нас было больше таких людей — способных любить, чувствовать прекрасное, владеть русской речью, осознанно слушать музыку, видеть красивое в природе… Возможно, тогда и у нас появится повод с гордостью сказать: «моя душа-Астраханка»!
Ирина Можайская
